1996 год

На смерть Бродского

Устав от сумятицы плотской,

Великий Иосиф Бродский

Покинул предел земной –

Ему безнадежно чужой.

И только забытой мыслью,

Коснувшейся яркой выси,

Осталась немая строка –

Непонятая пока.

Ни время и ни пространство,

Ни русскость, ни американство,

Ни святость, ни радость греха,

Его не родят стиха.

Теперь он светится где-то

Звездою – как все поэты,

Чья лира звучала волной

Симфонии мировой.

И этой звезды сияньем

Как будущим покаяньем

В нас будут пытаться опять

Гармонию растворять.

3 апреля 1996

Ночная ошибка

Представьте – сегодня ночью,

Точнее,

Где-то перед рассветом

Я был разбужен внезапным

И громким

Кричащим звуком-стоном,

Отчаянно сильным и безотчетным.

Крик этот был многократным

И первые мгновенья я думал,

То есть – я был уверен,

Что это – женщина

Кончила так сильно,

И я еще спросонья подумал:

– Вот это – да, так да!

Как будто тысячу лет не могла

И вот, наконец, получилось

На радость всей спящей округе

И, даже, самой природе.

И только когда этот сильный

Звук

Стал сходить на убыль,

Я понял, что это – гусиный крик

(Гуси часто на пруду ночуют

За деревьями перед домом),

Но такого отчаянно громкого

Я никогда не слышал.

Он мог быть только рожден

На грани

Физического с потусторонним.

Как же мог я принять

Птичий ночной кошмар

За женский великий оргазм?

Но – клянусь, в этом звуке

Было столько

Человеческого, а точнее – женского.

А может быть, это, все-таки,

Была женщина:

Она кончила – и умерла,

Или лучше – стала птицей

И улетела,

Что, в общем, одно и то же.

И разве это

Не мечта каждой женщины?

6 апреля 1996

Белый стих

Белый стих – как белая ворона

Одиночкой мается в ночи,

Словно он от собственного дома

Потерял последние ключи.

Словно на удачу не надеясь

И не веря мыслей чепухе,

Он несет божественную ересь

На чужом невнятном языке.

Альбиносом в стае монотонной,

Рифмы не дождавшись для себя,

Бродит он изгоем непокорным

Вдалеке от общего огня.

И своей испорченною речью

Режет слух изысканным ушам,

Жизнию своей противореча

Разным поэтическим ханжам.

Красотою формы обделенный,

Матерью гармонией гоним,

Мучается фразой окрыленной –

Падший с неба белый Херувим.

11 апреля 1996

Урок тишины

Посредине крикливых реплик

И людской суеты пустой

По бумаге, что столько терпит,

Кто-то водит моей рукой.

Кто-то прячет свою улыбку

За ритмичным узором строк,

Наблюдая мою попытку

Повторить тишины урок.

И безмолвного красноречья

На меня направляя луч,

Этот кто-то спокойно вечен,

Тихо радостен и могуч.

И потоку его сознанья

Подчиняется разум мой

И записывает признанья

По бумаге водя рукой.

23 апреля 1996

Шутка

Однажды вечером,

Когда

Я лежал уже засыпая

И не думая ни о чем,

Началась гроза.

Я в полусне наблюдал

Как сверкают молнии за окном

И слушал гром.

Мне всегда казалось,

Что молнии

Бывают только бело-желтыми,

В общем – цвета света.

Но в тот вечер они были

Голубыми.

И вот, одна такая молния,

Буквально,

Меня поразила –

Я вдруг почувствовал,

Что я Все Понял.

Но длилось Пониманье

Ровно столько,

Сколько

Длилась молния.

За какую-то секунду

Я Понял Все,

Хотя и ни о чем

Не думал,

И не пытался ничего понять.

Гроза продолжалась,

А я лежал

Потрясенный –

Ведь Понимание было

Слишком

Для меня огромным

И мгновенным.

А главное – что, Все Поняв,

Я Ничего Не Смог

Запомнить

И все это похоже было на

Хорошую и грустную

Шутку.

26 апреля 1996

Распятье

Распятья поза мне близка

И каждой жертвы я участник,

И не отпразднует тоска

Давно готовившийся праздник.

Не сможет скука усыпить

Высокой боли в пылкой ране

И блудной мысли злая нить

Клубком навязчивым не станет.

И скользкой похоти кольцо

Вокруг меня не обовьется,

И смерти скорбное лицо

Печали песни не коснется.

И не задушит пустотой

Желаний мелочная бренность –

В распятьи видится покой

И сострадания нетленность.

21 мая 1996

Размышления о России

Храня страдальческую верность

Своим измученным векам,

России праведная прелесть

Блудницей ходит по рукам.

Она смиренно уступает

Невежам кнопочных высот

И целлофанового рая

Смешон и грустен ей исход.

Высок и светел лик священный,

Чтоб в море сытости тупой

Для опустившейся Вселенной

Грехи отмаливать собой.

Ее божественная сила

Томится, пламенно стремясь

Впитать в себя пороки мира,

Как губка впитывает грязь.

Любви своей святые крохи

Ей сладко пошлости дарить,

На жертвенный алтарь эпохи

Себя покорно приносить.

22 мая 1996

Сон

Во сне со мною говорить изволил

Сам граф Толстой.

Вообще-то слово «сам»

Здесь не подходит.

Очень по-простому

Он мне как будто что-то объяснял.

Мы вместе шли с какой-то вечеринки,

Его там не было – ума не приложу

Откуда взялся он, а только нахожу,

Что вместе с ним оттуда ухожу.

Мы шли ко мне домой,

Где жил я в детстве

У бабушки и дедушки давно.

Смешно: меня ничуть не удивляло,

Что он со мной решил заговорить

И пристальное уделял вниманье.

Обидно только – я его не слушал,

А больше наблюдал со стороны.

Так мы пришли домой.

Я стал ложиться спать

Высоким гостем вовсе не смущаясь

(Заметим: хамство с стороны хозяев.)

Итак, я лег в кровать и был таков,

А он присел на стул неподалеку

И смысл его улавливать я слов

Теперь лишь только начал понемногу.

И, как бы, высветилась тема:

«Почему русский крестьянин

Боится Америки?» – вопросом

И ответом: «Потому что – понимает.»

Вот с этого нелепого момента

Мы будто в диалог вступили с ним.

Также любопытно: мы говорили

Не на эту тему, а об этой теме,

То есть о том, как будем говорить,

И в нашем диалоге

Мои вопросы и его ответы

Предельно были лаконичны.

Потом я, кажется, заснул во сне.

Вот так, на этом диалоге

Закончился мой сон. И даже если

Крестьянин русский что и понимает,

То я, поверьте, – ровно ничего.

И все ж, могу сказать одно –

Мне кажется, мы были заодно.

29 мая 1996

Слушая Баха

Быть может – это Бах,

А может – это Бог,

Не выразить в словах

Безмолвия пролог.

Быть может – это Бах,

А может – это Бог,

Нам отрясает прах

С бегущих наших ног.

Быть может – это Бог,

А может – это Бах,

И замирает вдох

На смолкнувших губах.

Быть может – это Бог,

А может – это Бах,

И ввысь уходит слог,

И вниз уходит страх.

Быть может – это Бог,

А лучше – это Бах,

Величествен итог

У Вечности в руках.

6 июня 1996

Уют

Нелепого уюта

Подстёгивает кнут,

Придёт ещё минута

Когда меня поймут.

Ещё наступит время

И мимолётность дня

В жару прохладой тени

Напомнит про меня.

Целительного утра

Торжественный рассвет

Росою перламутра

Мне засверкает вслед,

Когда уйду отсюда,

Сбегу от сладких пут,

Ну а пока… уюта

Подстёгивает кнут.

13 июня 1996

Монастырь

В монастыре моём,

Что я соорудил

И поселился где,

Не плачут о прошедшем,

Не принято жалеть

О белизне седин

И не считают Время

Сумасшедшим.

В монастыре моём

На тяготы судьбы

Пенять резона нет,

Копя свои печали -

В конце сего пути

Нас ожидает Свет

Неизмеримо ярче,

Чем в начале.

В монастыре моём

Деревья рвутся ввысь

И стелется трава

Ковром в зелёной роще,

И тем дороже

И вернее мысль,

Чем незатейливей

И проще.

В монастыре моём

Раздумий торжество,

Как островок надежд

На ярмарке желанья,

Где сказанное слово –

Серебро,

А золото –

Молчанье.

В монастыре моём,

Откуда ни возьмись,

Возникнет Херувим

И позовёт с собою,

И мы поднимемся

В такую высь

С такою светлою

Тоскою.

5 ноября 1996

О мясе

На сковородке из тефлона

(Непригорающее дно)

Я отбивною наперчёной

Лежу и чувствую тепло.

Вокруг – колечки злого лука,

Немного масла подо мной:

Грядущим грешникам наука –

Избегнуть участи такой!

Перетерпев все муки ада –

И уксус в раны, и битьё,

Предсмертной судороге радо

Уж тело бедное моё.

Кухарка – страж неумолимый

Мою измученную плоть

Всё хочет вилкою ленивой

Периодически колоть.

И жар, уже невыносимый,

Мне рвёт истерзанную грудь

И для того лишь приподнимут,

Чтобы тотчас перевернуть.

Шипенье масла глушит стоны

И утешенье лишь одно –

Что сковородка из тефлона,

Непригорающее дно.

11 ноября 1996

Поэт-актёр

«Поэт в России -

Больше, чем поэт…»

Актёр – везде актёр,

В России или нет.

Актёр поэта вмиг поймёт:

Что сочинит поэт

Актёр пожнёт.

Но если ты – поэт, актёр,

Ты громче,

Чем вселенский хор,

Тебе искусства мелкий сор

Не так уж страшен,

Ты, драматург и режиссёр,

Соединеньем муз силён

И больше всех

Ты неуверен и отважен.

Но если ты, актёр - поэт

Уже причины больше нет

Играть фальшиво,

Не скажешь автору: «Дурак,

Вся пьеса писана не так

И монолог звучит паршиво.»

Ведь если ты – поэт-актёр,

Ты сам себе разжёг костёр:

Изволь гореть!

Ты – лицедей, творец лица,

Паяц со взглядом мудреца

Без права умереть.

30 ноября 1996